10 лет после августовской войны. Истории двух молодых женщин по обе стороны конфликта
Грузины и осетины о грузино-осетинском конфликте
Десять лет прошло после августовской войны 2008 года. Журналисты из Тбилиси и Цхинвал/и поговорили с людьми, которых больше всего коснулась война. Они вспоминают самые тяжелые дни своей жизни, рассказывают, как им жилось эти десять лет и как они видят свое будущее.
____________
Пикрия Швелидзе, 42 года, грузинка, покинула свой дом в селе Кехви в Южной Осетии в августе 2008 года
«Война? О ней никто и не думал тогда. Тем летом мы строили планы — немного отремонтировать дом, купить новую одежду детям.
Пятого августа я отправила детей к маме в Западную Грузию. Моему сыну тогда было 11, дочке — три.
Дети в родной дом так и не вернулись. Дочка и не помнит его, а вот мы с сыном часто вспоминаем наш дом, соседей, улицу. Я рада, что они не видели то горе, которое обрушилось на наши головы через два дня.
Уже седьмого августа нашу деревню бомбили так, что пришлось скрываться у соседей в подвале. У всех на лицах был страх, но старались при этом как-то поддерживать друг друга, сосед даже анекдоты пытался рассказывать.
Мужчины успокаивали, мол, мы находимся на глубине два метра и нам ничего не угрожает. Мы не выходили даже за едой, так и сидели без еды и воды двое суток.
Ничего не знали, что кругом происходит, телефоны не работали. Восьмого августа нас стали уже с самолетов бомбить. И в тот день пришли грузинские солдаты — и сказали ужасное: что люди отсюда бегут и нам тоже пора уходить.
Я только тогда поняла, что моя жизнь меняется. И на наши головы обрушилось горе.
Мы покинули нашу деревню примерно в восемь вечера восьмого августа. Родственник вывез нас всех на своей машине. Только когда мы уже выехали, я поняла, что в панике не взяла ничего из вещей. И лишь потом в сумке обнаружила несколько фотографий моих детей, даже не помню, когда я положила их в сумку.
Мы ехали через села — и нигде уже никого не было, и во всех домах были распахнуты двери. И мы оставили свою дверь распахнутой, когда бежали к машине. Тогда мы думали, что скоро вернемся обратно.
Сегодня я живу в поселении для беженцев Каралети [недалеко от Гори и зоны конфликта — JAMnews]. Дети выросли, но им еще столько всего надо. Все эти годы прошли в привыкании к новой реальности. Самыми страшным были первые два-три года. Я как бы жила в чужом доме, даже новые вещи для дома не хотела покупать, все думала, это временно, зачем мне здесь обустраиваться? И только потом я осознала, что так в пустом ожидании может и вся жизнь пройти.
Мы с мужем сейчас стараемся наладить жизнь, пытаемся дать детям образование. Старший уже на третьем курсе учится в университете, старается помочь нам и работает параллельно учебе. Хотим расширить дом — вчетвером ведь живем в коттедже. Может, к будущему лету удастся одну комнату пристроить.
Но такого дома, как в Кехви, у нас, наверное, уже никогда не будет. Он был огромный, хватало на две семьи. И сад был большущий – на урожай с него и жили.
Но нашего дома уже нет, я узнала об этом вскоре после войны. Он сгорел. Я и фотографии видела в интернете. Это стало крушением всех надежд. Иногда казалось, что все это происходит не со мной.
Муж – инвалид первой группы, получает пенсию, плюс пособие для беженцев – в итоге даже 400 лари не выходит. Война перевернула всю нашу жизнь.
Никому такого не пожелаю. И в глубине сердца все еще теплится надежда на то, что когда-нибудь мне все-таки удастся прийти к себе домой, где я родилась и прожила большую часть жизни. Знаю, что мой дом сгорел, но ведь двор-то остался. Его ведь нельзя сжечь.
У нас в селе был общий праздник 20 мая, это был День села Кехви. Весело было, все соседи вместе собирались. Может, этот наш праздник теперь другие там отмечают, кто живет в нашем селе?»
________
Анжелa Гучмазовa, 39 лет, осетинка, живет в селе Сарабук в Южной Осетии
«Наше село во время войны оказалось на линии огня за месяц до страшных событий августа 2008 года. Мне в итоге пришлось оставить маму там, на войне под огнем, а сама я бежала от обстрелов с годовалым сыном и четырьмя маленькими племянниками в Северную Осетию».
Анжела Гучмазова рассказывает, что ее родное село Сарабук находится на возвышении относительно всех других в Цхинвальском районе. Поэтому именно тут находились миротворческие силы во время острой фазы грузино-осетинского конфликта. Во время войны в 2008 году тут стоял батальон осетинских ополченцев. И поэтому по селу стреляли и бомбили его больше, чем другие.
Семейную традицию пить чай на веранде им пришлось прекратить после 15 июля. В ту ночь был особенно сильный обстрел.
«Мы все спали. Я, мой сын, четверо моих племянников и моя мама. От пуль свист стоял, одна из пуль вошла в стену над моей кроватью. Она и сейчас там. Я всем сказала сползти на пол и без паники. Одна из племянниц не послушалась меня и через всю комнату пробежала ко мне и прижалась от страха», – рассказывает Анжела.
Стрельба продолжалась все последующие дни.
«Третьего августа началась эвакуация женщин и детей. Я понимала, что оставаться в Сарабуке с таким количеством детей опасно. Попросила нашего соседа отвезти нас рано утром до российской таможни, там нас встречал наш зять, отец моих племянниц.
Шестого августа мы отправились по объездной старой дороге через горы. Ехали через грузинское село Ванат, страшно было, но у нас не было выбора. Везде, где мы проезжали, были пустые брошенные дома и много оставленных животных — собаки, свиньи, коровы.
Где-то на пути у дороги стояла целая семья, осетины, остановили нас, умоляли взять с собой хотя бы детей. Но мы не могли им помочь, наша маленькая машина была забита до самой крыши».
В Южной Осетии остались мама Анжелы и брат.
«Мама сказала, что ни за что не уедет — останется стеречь дом. И потом уже не было связи с ними. Только в самом начале брат написал мне смс из подвала в Цхинвале, где они сидели. Сказал, что они живы. И все».
Рассказывает мама Анжелы, 73-летняя Зарета Кокоева:
«В ночь с седьмого на восьмое августа я была в доме у брата — его дом ниже стоит, чем наш, и там казалось безопаснее. Прямо у нашего дома упал снаряд. Я увидела, как ударной волной снесло входную дверь в нашем доме — и по инерции бросилась туда, чтобы дверь поднять и поставить. Мой брат побежал за мной.
В этот момент в село со стороны села Эредви начали входить грузинские танки и солдаты. Нам стали кричать , что надо прятаться. Мы бросили эту дверь и помчались обратно, все трое спрятались в подвале — я, мой брат и его жена. Грузинские солдаты нашли нас там. Мы все трое хорошо знаем грузинский язык, и мы подняли руки вверх, чтобы видно было, что мы без оружия и стали громко кричать на грузинском: «Мы мирные жители, не трогайте нас!». Солдаты сказали, что они ищут осетинских военных. Мы ответили, что здесь нет военных. И нас отпустили».
В этой семье в ту войну, к счастью, никто не погиб. Но погибли знакомые и дальние родственники.
«Мы с мамой живем все эти годы своими силами, она пенсию получает, я зарплату, потихоньку отстраиваем наш дом. Мы женщины, сами выживаем. Моему сыну только 11 лет, у меня нет мужа, папа наш умер.
Иногда подхожу к папиной фотографии и разговариваю с ним. Но недавно мама убрала его фото, ей не нравится, что он все время на нас смотрит. Говорит, что нельзя после похорон держать дома большой портрет. Мы из-за этого ссоримся с ней», — рассказывает Анжела.
А через семь лет после войны в село Сарабук пришла собака. Анжела думает, что она из соседнего села Ванат, там до войны жили вместе осетины и грузины.
“Грузинские семьи эвакуировали за несколько дней до начала войны, и эта собака, наверное, осталась и все эти годы ждала возвращения своих хозяев.
Когда она пришла, то была очень плоха, думали, что умирает. Но мы ее выходили и назвали Помпора. С тех пор она родила трех щенков, по одному каждый год. Соседи забирают щенков, все считают, что они приносят покой и удачу».
