Письма из тюрьмы в Армении. «Девятый круг»
Это шестнадцатое письмо Юрия Саркисяна. Ссылки на все предыдущие письма – в конце страницы.
В
тюремном карантине его называли «уссурийским тигром», обращались уважительно, уступили лучшую, угловую, койку. Арестанты, совершившие дерзкий вооруженный побег с севанского этапа, расхваливали этого особо опасного рецидивиста, словно героя – мол, три десятка лет по сибирским лагерям и так далее. Познакомили. Я поздоровался, что-то машинально cпросил и ответил.
Потом мы «случайно» оказались в одном карцере. Затем тот же «случай» свел нас в больничной палате. Ненавязчивые вопросы, предложение помочь с «гонцом» из надзирателей доставить «маляву» (письмо) моим родным. И только спустя полгода, увидев то самое письмо-«маляву» в папке у следователя, я узнал, кем был на самом деле «добрый» герой-рецидивист.
• «В тюрьмах Армении есть привилегированные заключенные»
• Борьба с коррупцией в Армении дошла уже до команды премьер-министра
• В Абхазии ввели смертную казнь за распространение наркотиков
Человеку, впервые попавшему за решетку и вынужденному адаптироваться к новым условиям, бывает особенно трудно. Психологически крайне сложно принять реальность и отказаться от отчаянных попыток удержать оборванную нить, связывающую когда-то со свободой. Живешь, как разорванный надвое. Происходящее на воле, семья, внешние проблемы в первые месяцы, а то и годы кажутся важнее, чем то, что творится здесь и сейчас.
Заключенный не может поверить в страшную участь и демонстрирует неприятие всем своим поведением. Та его часть, что рвется домой, живет и переживает, а заточенная в четырех стенах – жить в них не желает. Иногда это заканчивается смертью: инфаркт, самоубийство, заболевание с летальным исходом.
В таком подвешенном состоянии заключенного легко обмануть, выведать тайны, добиться откровенности и впоследствии использовать ее во вред бедолаге. Этим обычно и пользуются оперативники и информаторы из арестантской среды.
Бывалые сидельцы предупреждают «первоходок» об осторожности в общении с тюремщиками – в погонах и без них. Темы, допустимые на воле, в неволе оборачиваются бедой. «Фильтровать базар» обязан каждый, иначе сболтнешь такое, за что придется отвечать собственной судьбой, репутацией, а то и жизнью. Потому что здесь любое слово расценивается как совершенный поступок.
К примеру, убийство из корыстных побуждений, изнасилование, детали обычных для воли интимных отношений: принадлежность к сексуальному меньшинству или общение с геями, сотрудничество с властью (еще хуже – с полицией), даже рассуждения о гипотетической возможности своей причастности к перечисленному и тому подобное – могут сделать заключенного изгоем и обиженником. А это, в свою очередь, толкнет его в объятия оперативников.
Конечно, «блатные по жизни» (те, кто живет по понятиям, а не спекулирует ими – так называемый «первый круг»), как и обычные заключенные, никогда не достают расспросами. Как-то само собой подразумевается, что каждый входящий в камеру обязан представиться, а остальные – ему доверять. Если, конечно, нет никого и ничего, противоречащего самопрезентации.
К тому же рано или поздно каждый получает обвинительное заключение, где все и про все прописано. В случае обоснованных сомнений выясняют правду у третьих лиц – родных, друзей, подельников.
Но подлецы есть и на дне социальной ямы: они стараются разговорить сокамерника, поймать на чем-нибудь предосудительном, поставить в зависимость, оговорить – ведь важно не событие, а его интерпретация. Либо «разоблачив» перед всеми, почувствовать собственное превосходство и выставить себя защитником воровских понятий, войти в доверие к блатным.
Им и невдомек, что сами раскрываются, как последняя сволочь в тюремной иерархии.
О таких много написано и спето. Данте в своей «Божественной комедии» отвел этой сволочи особое место, низшую точку – девятый круг ада:
«Грешники в этой области глубоко вмерзли в лед. Лежат те, кто предал своих благодетелей или людей, сделавших им добро, равных им по званию и достоинству. Стоят вниз головой те, кто предал высших по положению, а вверх головой – те сеньоры, которые предали своих подданных. Дугой изогнуты предавшие как высших, так и низших».
Таков образ стукачей в поэзии, но проза жизни их тоже не милует.
Госструктуры и тюремная администрация не привередливы в выборе средств по контролю над ситуацией, и использование стукачей – обычная практика «оперов» с целью сбора обвинительных или компрометирующих сведений о ком-либо.
После того, как в моем уголовном деле скопилось достаточно (по мнению прокуратуры) материала для вынесения смертного приговора, «опера» попытались завербовать и меня. Происходило это на высшем уровне – в присутствии начальника управления колониями и начальника главного управления по борьбе с организованной преступностью (имена опускаю, поскольку первый был снят с должности и судим, а второй недавно скончался).
Генералы заявили мне об ожидаемой перспективе расстрела и предложили альтернативу, от которой, по их мнению, невозможно отказаться. Я должен был перевестись в камеру тридцать девять, познакомиться с Гарнисским Артушем, вывести того на чистую воду. А за это обещали заменить смертную казнь на одиннадцать лет общего режима и помощь в досрочном освобождении.
Выбрали они меня еще и потому, что жена Артуша из Тбилиси, как и я. Объяснили, что Артуш считается киллером номер один в Армении, но его ни разу не смогли обвинить в убийстве и рассчитывают сделать это с моей помощью. Оправдывать генеральские чаяния я не собирался и от грязной чести отказался. За что подвергся дополнительным репрессиям.
По оговору стукачей из числа сокамерников меня спускали в карцер, избивали. По завершении спрашивали, хочу ли я обсудить вероятность получения статуса неприкасаемого. И так много раз. Засылали стукачей, чтобы наладили со мной контакт, выведывали информацию о предполагаемых связях с моими предполагаемыми подельниками на воле, подговаривали на разные авантюры, чтобы впоследствии подставить.
Были среди них и шулера, уговаривавшие сыграть в карты или домино «на интерес» – на чай, одну сигарету или спичинку, имевшие и скрытый денежный эквивалент. В случае проигрыша и невыплаты долга, «лох» попал бы в категорию «фуфлыжников». Этот статус в зековской иерархии получают те, кто проигрался и не смог отдать долг. Затем уже прямиком попадают в сети оперов-вербовщиков. И слава Богу, что уберег меня от ошибок.
Некоторых стукачей вычисляют быстро, но избавляться не спешат: все равно подсадят другого, и неизвестно когда тот раскроется. Опытные «наседки» меньше нервничают, не лезут в душу без приглашения, не кричат о своих заслугах перед преступным миром, не кроют матом ментов, как это делают их менее удачливые коллеги. Живут такие крысы тихо-мирно и плетут свою паутину. Донесения передают незаметно, через адвоката или подбрасывают в коридор в нужную смену.
Всегда было интересно, стукачество – это патология или натура человека. Полагаю, бывает и то, и другое. На воле доносчики действуют по принципу «лучше стучать, чем перестукиваться». Оказавшись в неволе, не брезгуют ничем, лишь бы расположить к себе начальство и обстоятельства. Естественно, у них есть и самооправдание — они не конченные мрази, а поборники закона и правды. И неважно, за чей счет это происходит, и что потребность выслужиться заставляет прибегать к клевете.
И еще я полагаю, что корень любого зла всегда кроется в детстве. Часто обделенные вниманием дети ябедничают на других, чтобы повысить свою значимость. Иногда причиной ябедничества становилась детская зависть – у другого ребенка есть нечто, чего он лишен. О таких эпизодах из своего детства рассказывал мой бывший сокамерник, впоследствии оклеветавший меня перед администрацией. Но я убежден, что только одобрительная реакция взрослых делает из чистого ребенка будущего циничного стукача.
Предыдущие письма:
Первое письмо: воля, неволя и все, кто в доле
Второе письмо: там, где сон предпочтительнее реальности
Третье письмо: будущее прекрасно, когда оно есть
Четвертое письмо: последнее предупреждение
Пятое письмо: человек всегда на распутье
Шестое письмо: горечь сладкой мечты
Седьмое письмо: Свобода – и скомканная жизнь
Восьмое письмо: опасное соседство
Десятое письмо: «В чем была моя ошибка?»
Одиннадцатое письмо: «Жертвы и палачи»
Двенадцатое письмо: «Воспоминания все еще кровоточат»
Тринадцатое письмо: «Дефицит позитивных впечатлений»
Четырнадцатое письмо: «Один на один с системой: ребенок под молотком правосудия»
Пятнадцатое письмо: «Когда нет надежды»
