Почему Грузия никак не найдет свое место в Европе
Грузия в Европе
Это первая статья из серии совместного проекта «Будущее Грузии» Carnegie Europe и Фонда Левана Микеладзе, в которой анализируются спорные и дискутируемые вопросы в грузинском обществе.
Нино Лежава — основатель и исполнительный директор Melani Publishing, компании, которая поддерживает женщин-авторов и способствует культурному обмену с помощью переводов.
Ранее она много лет работала в Фонде Генриха Бёлля.
«Я грузин, а, значит, я европеец». Зураб Жвания, бывший спикер парламента Грузии, произнес эту часто цитируемую фразу в 1999 году в речи, посвященной вступлению Грузии в Совет Европы. Эти слова Жвания воплощали идею о том, что Грузия должна быть частью Европы, либо тот факт, что страна участвует в политическом проекте евроатлантической интеграции.
Слова Жвания, приравнявшие понятия грузина и европейца, были призваны передать как желание, так и подтверждение реальности. С тех пор эта фраза позволяет широко интерпретировать идентичность Грузии. Хотя многие грузины видят преимущества более тесных связей с Западом, эти устремления часто имели транзакционный, амбивалентный оттенок.
Результаты опроса, проведенного в сентябре 2020 года Кавказским исследовательским ресурсным центром (CRRC) от имени Carnegie Europe и Фонда Левана Микеладзе для совместного проекта «Будущее Грузии», подтверждают, что большинство грузин по-прежнему следуют примеру Жвания. Многие считают себя европейцами и хотят, чтобы их страна стала членом как ЕС, так и НАТО. Однако их взгляды на Европу остаются сложными.
Что значит быть европейцами для грузинского общества? Означает ли это принятие социальной повестки дня и ценностей западноевропейцев? Или Европа просто рассматривается как защитник безопасности грузин в противовес России или Турции? Ответы грузин на эти вопросы иногда противоречивы, поскольку люди стремятся занять особое место для себя на окраине Европы.
Более века, начиная с эпохи Российской империи, грузинская культурная и политическая элита питала «сладкие, смешанные с горечью» европейские устремления, как выразился ученый Адриан Бриску. В 1918 году вскоре после того, как Октябрьская революция положила конец Российской империи, была образована независимая Демократическая Республика Грузия, век которой был недолгим. Премьер-министр Ноэ Жордания, социал-демократ, попытался подчеркнуть идентичность нового грузинского государства, выделив его отличия как от большевизма, так и от Азии. Он заявил: «Впустить большевизм в [страну] означает загнать свободную и демократическую Грузию в безвременную могилу, навсегда отделить ее от Европы и бросить в руки азиатских фанатиков. . . . «Европа или Азия?» — вот вопрос, с которым мы сталкиваемся, и я повторяю еще громче и [более] твердо то, что я озвучил с этой трибуны 14 января: мы выбираем Европу, европейскую демократию». Однако весной 1921 года Красная Армия уничтожила молодую грузинскую республику.
После распада Советского Союза в 1991 году Грузия добилась более прочной независимости. Хотя выбор нового государства во внутренней политике менялся, его внешнеполитический компас снова был устойчиво ориентирован на Запад. Лидеры страны заявили о своем стремлении присоединиться к евроатлантическим институтам, и этот процесс начался со вступления Грузии в Совет Европы в 1999 году, когда Жвания произнес свою памятную фразу. Тем не менее, как и в случае с Первой республикой столетие назад, сегодняшняя Грузия продолжает определять свою европейскую судьбу в довольно грандиозных, но часто негативных терминах, поскольку страна, находящаяся на краю Европы, решила отказаться от путей, по которым пошли соседи, такие как Россия, Турция или Иран.
Несмотря на свои амбиции, современной Грузии, похоже, придется еще подождать полного слияния с Европой. Ее европейские устремления кажутся многим ее гражданам бесконечно долгим проектом. Хотя перспектива укрепления связей с Европой иногда дает грузинам проблеск надежды на будущее, которое часто кажется таким же недостижимым, как якобы светлое будущее, которое обещали в Советском Союзе несколько десятилетий назад.
В поисках защитника
Большинство грузин с энтузиазмом относятся к европеизации как к положительной тенденции. Согласно опросу Карнеги-Микеладзе, 78 процентов считают, что вступление в ЕС — хорошая идея, потому что «грузины станут более европейскими». Однако это утверждение, несомненно, означает разные вещи для разных людей. Пытаясь справиться с последствиями гражданских и территориальных войн в 1990-х годах и с насильственным присоединением Грузии в 1993 году к созданному Россией блоку Содружества Независимых Государств, грузины рассматривали Запад в первую очередь как своего защитника, особенно в отношениях с другими странами и особенно с Россией.
Эти представления также питали иллюзию того, что Запад несет моральный долг солидарности с грузинами как представителями древней христианской нации. Одно из направлений грузинской мысли гордится тем, что страна находится на периферии Европы и представляет ее форпостом и защитником европейской цивилизации. Стремясь преодолеть периферийную судьбу, грузинские политические элиты часто убеждают себя, простых грузин и западных партнеров в том, что они «самые древние европейцы», по словам ученого Георгия Маисурадзе.
Иными словами, некоторые грузины считают, что Грузия может компенсировать отставание от Запада в модернизации за счет древних христианских традиций. Они отстаивают более консервативное, ретроспективное представление о том, что значит быть европейцем, чем было бы узнаваемо большинством западных европейцев с их преимущественно светскими ценностями. Однако эта христианская европейская концепция Грузии также призвана выделить страну среди ее соседей по региону. Западные устремления Грузии основаны не только на идее бегства от деструктивной России. Эти стремления также подразумевают дистанцирование от соседних, в основном мусульманских этнических групп в горах Северного Кавказа, а также от Азербайджана и Турции, чьи исламские традиции накладываются на сравнительно светскую культуру.
Грузинский политический дискурс имеет тенденцию изображать Запад в основном с точки зрения двух желаемых игроков — наднационального ЕС и НАТО. По мнению Бриску, грузины рассматривают Европу как пространство, созданное развитой цивилизацией, модель современности и геополитический зонтик. Достигнув независимости в период конфликтов и угроз со стороны России, Грузия изначально нацелена в первую очередь на НАТО как на потенциального защитника. В 2002 году тогдашний президент Эдуард Шеварднадзе впервые подал заявку на вступление в НАТО. Его преемник Михаил Саакашвили затем последовал его примеру, сделав членство в НАТО приоритетом внешней политики, хотя многие сомневались, что оно когда-либо станет реальностью, особенно после грузино-российской войны 2008 года. Например, в опросе 2016 года, когда респондентов спросили когда Грузия вступит в НАТО, более половины ответили либо «никогда», либо «не знают».
Проведенное ранее, в 2015 году, исследование CRRC показывает, что проевропейские взгляды не исчезли после того, как партия «Грузинская мечта» разгромила партию Саакашвили и пришла к власти в 2012 году. Большинство населения (61 процент) по-прежнему поддерживает стремление Грузии к членству в ЕС в 2015 году, несмотря на кризисы еврозоны и миграции, которые охватывали ЕС на протяжении многих лет. Правительство «Грузинской мечты» выполнило это желание, подписав Соглашение об ассоциации и соглашение о присоединении к Зоне углубленной и всеобъемлющей свободной торговли (DCFTA) ЕС, которое вступило в силу в 2016 году.
Исследование Карнеги-Микеладзе свидетельствует о поддержке общественностью этих амбиций. Примечательно, что 64 процента респондентов считали распад Советского Союза положительным событием для Грузии. В период с 1988 по 1991 год главным политическим проектом грузин был выход из Советского Союза и восстановление суверенитета своей страны. Большинство грузин остались верны этому идеалу независимости, несмотря на неоднократные социально-экономические потрясения и политическую нестабильность, во время которых лишь немногим удалось сохранить или обрести экономическую безопасность. Примерно весь этот период грузинские политические элиты явно связывали этот проект суверенитета с западной поддержкой и интеграцией. Таким образом, с одной стороны, интуитивно понятно, что согласно опросу, примерно 63 процента грузинских респондентов считали Запад лучшим сторонником Грузии, в то время как только 13 процентов назвали Россию (см. схему 1).
В 2021 году Грузия погружается в глубокий внутриполитический кризис из-за споров по поводу парламентских выборов 2020 года. Многие граждане устали от затяжного кризиса между властью и оппозицией. Поскольку внешние игроки с Запада берут на себя ведущую роль в урегулировании внутреннего конфликта, многие задаются вопросом, может ли жесткое поведение грузинского правительства вывести страну на евроатлантический путь.
Мнения грузин о своих главных сторонниках за рубежом
Кто в настоящее время может лучше всего поддержать Грузию: ЕС, США или Россия?
Ограниченная близость
Взгляды грузин на укрепление связей с Европой неоднозначны. Есть признаки более глубокого двойственного отношения к Западу в некоторых частях грузинского общества. Результаты опроса на рисунке 1 показывают, как распространяемые элитой мессиджи о преимуществах западного пути гораздо сильнее находят отклик у одних групп, чем у других. Неудивительно, что наиболее позитивное отношение к Западу наблюдается у городских респондентов, чье образование и / или экономическое положение делает для них доступным бенефиты, предлагаемые Западом, или позволили им ездить в западные страны.
Менее обеспеченные группы относятся к Европе более неоднозначно. Представители этнических меньшинств Грузии и вынужденных переселенцев в результате войн в Абхазии и Южной Осетии, а также более бедные и пожилые люди, как правило, настроены более скептически. Этот разброс откликов отражает историю Грузии за последние тридцать лет и восприятие социальных различий между очевидными победителями и проигравшими в стремлении страны к интеграции с Западом.
В частности, исследование отражает изоляцию и дискриминацию, которые по-прежнему затрагивают этнические меньшинства Грузии, в первую очередь ее большие армянские и азербайджанские общины. Составляя около 13 процентов населения Грузии, эти группы страдают от «глубокого и структурного неравенства» в значительной степени потому, что многие из них плохо говорят на грузинском (государственном) языке и поэтому сталкиваются с языковыми барьерами, мешающими им осуществлять свои права. Сообщества этнических меньшинств, как правило, более восприимчивы к азербайджанским и армянским телевизионным передачам или русскоязычным источникам информации, которые (за некоторыми исключениями) распространяют антизападные настроения и изоляционизм.
Поразительно, но опрос показывает, что большинство грузин не считают улучшение законодательного представительства этих этнических меньшинств национальным приоритетом и, следовательно, они не рассматривают эту цель как важную часть европейского пути страны. Вместо этого они, похоже, отдают предпочтение этнической (а не гражданской) концепции грузинского гражданства. Только 14 процентов этнических грузин ответили, что увеличение числа парламентариев из числа этнических меньшинств будет положительным явлением, в то время как соответствующий показатель для самих меньшинств составляет 60 процентов. Вопрос о большем представительстве этнических меньшинств был задан в сентябре 2020 года, перед последними выборами, когда в парламенте от этнических меньшинств было одиннадцать депутатов из 150 (7,3 процента). На выборах 2020 года было избрано всего шесть депутатов от этнических меньшинств (четыре процента).
Более того, если грузинам предоставляется гипотетический выбор, они ставят вопрос восстановления утраченных территорий перед евроатлантической интеграцией. Исследование показывает, что почти все грузины разделяют приверженность возвращению отколовшихся территорий Абхазии и Южной Осетии, которые де-факто отделились от Грузии в начале 1990-х годов. На вопрос о выборе между европейской интеграцией и территориальной целостностью более трех четвертей респондентов опроса 2020 года последовательно высказались за возвращение утраченных территорий. Важно отметить, что по этому поводу не было существенных различий между городским и сельским населением. Лишь 13 процентов респондентов считают членство в ЕС и НАТО более приоритетным.
Эти данные, по всей видимости, противоречат широко распространенному предположению как грузинской политической элиты, так и групп гражданского общества, что если Грузия сблизится с Европой, это поможет мирным путем разрешить эти конфликты и убедить общества отколовшихся территорий вернуться и переключить свое внимание с России на Запад. Тем не менее опрос CRRC 2015 года показал, что только 17 процентов самих грузин считают, что перспективы территориального воссоединения страны связаны с европейской интеграцией.
Многие грузины также опасаются столкновения социальных и культурных ценностей между Грузией и Европой. Исследование 2020 года показывает, что существенное меньшинство респондентов (39 процентов) считают, что ЕС представляет угрозу грузинским традициям. Многие грузины приравнивают ЕС к проекту модернизации и вестернизации, навязанному сверху, особенно после ориентированной на Запад «революции роз» 2003 года. Эта закономерность особенно очевидна в вопросах, связанных с гендером и сексуальностью, — проблемами, из которых Россия давно извлекает выгоду, преподнося гомофобную государственной политику как разделительную черту между собственным консерватизмом и предполагаемой западной развращенностью. Этот дискурс влияет и на культурную жизнь Грузии, в основном через Грузинскую православную церковь, которая близко следует за своим российским аналогом.
Что касается гендерного равенства с точки зрения политического представительства, в парламенте Грузии мало женщин по сравнению с другими европейскими странами (в среднем). На выборах в октябре 2020 года в Грузии было избрано 30 женщин из 150 депутатов (хотя избранные по списку оппозиции присоединились к бойкоту нового парламента). Когда проводился опрос в сентябре 2020 года, в ранее избранном парламенте было двадцать пять женщин. 46 процентов респондентов заявили, что это слишком мало, 36 процентов сказали, что это примерно правильно и шесть процентов сказали, что это слишком много.
Взгляды грузин на более широкое законодательное представительство ЛГБТК
Как бы это повлияло, если бы в парламенте было больше представителей ЛГБТК?
Гораздо более подозрительно респонденты отнеслись к вопросам прав ЛГБТК. Гомофобия по-прежнему процветает в Грузии. Этот опрос вызвал в подавляющем большинстве случаев отрицательную реакцию, например, на идею увеличения числа членов ЛГБТ-сообщества в парламенте Грузии, в том числе среди более молодых городских респондентов. Это сложный и проблемный вопрос, который несколько мешает принятию европейских ценностей в Грузии (см. рисунок 2). При этом эти гомофобные взгляды не обязательно делают Грузию особой по сравнению с другими частями Европы, поскольку аналогичные негативные взгляды на права ЛГБТ широко распространены в нескольких других странах Центральной и Восточной Европы. Эти противоречивые взгляды поднимают вопрос о том, так ли неизбежен европейский путь Грузии, как полагают многие.
Грузинская элита также иногда посылала смешанные сообщения о том, насколько стране близка Европа. После «революции роз» 2003 года новоизбранный президент Саакашвили в своей инаугурационной речи особо выделил интеграцию Грузии в евроатлантические структуры и для этого создал специальную должность в кабинете министров. Тем не менее в правительство Саакашвили также входили радикальные неолиберальные экономические реформаторы, особенно Каха Бендукидзе — министр экономики (2004 г.) и государственный министр по координации реформ (2004–2008 гг.). Бендукидзе категорически отвергал продвигаемые ЕС идеи социальной повестки дня или всеобщего блага. Вместо этого он и его единомышленники продвигали как достойные подражания модели развития мест с полуавтократическими структурами управления, таких как Гонконг, Сингапур и Дубай, а не модель регулируемого экономического блока западного образца ЕС.
Со своей стороны, ЕС также последовательно демонстрирует стратегическую двусмысленность в отношении Южного Кавказа в целом и Грузии в частности. Если оставить в стороне вопрос о географическом положении региона на окраине Европы, до 2003 года институты ЕС (особенно Европейская комиссия) с осторожностью относились к укоренившейся коррупции, хаотичному управлению и неурегулированным конфликтам, характерным для всех трех стран Южного Кавказа. С тех пор ЕС все чаще берет на себя роль главного внешнего агента демократической модернизации и политической консолидации Грузии. Брюссель поддерживает демократическое развитие страны с помощью гуманитарных, финансовых и институциональных инструментов, хотя официальные лица ЕС, как правило, уделяют гораздо меньше внимания вопросам региональной безопасности на Южном Кавказе.
Сохраняющееся чувство неуверенности ЕС никогда не исчезало — по одной главной причине. Несмотря на гораздо более тесные отношения, европейские элиты воздерживаются от предложения Грузии главного приза, которого она жаждет — а именно членства в ЕС. Это ослабило влияние Европы на Грузию и замедлило темпы политических изменений в Грузии.
Даже в этом случае желаемое сближение Грузии с западными институтами помогло стимулировать ограниченные реформы внутри страны. В качестве предварительного условия для членства Грузии в Совете Европы в 1999 году властям пришлось начать серьезные реформы, которые в противном случае, вероятно, не произошли бы. Как отмечает Ана Диаконидзе, та же мотивация действовала в преддверии присоединения Грузии к зоне свободной торговли ЕС и до того, как грузинам был предоставлен безвизовый режим. Тем не менее, несмотря на то, что эти мотивационные стимулы сыграли важную роль, заинтересованные стороны в Европе часто одобряли поверхностные действия местных властей, не соблюдая более глубокую приверженность переменам.
Самые большие изменения произошли вне правительства. Поддержка грузинского гражданского общества и НПО усилилась с момента запуска Европейской политики соседства в 2004 году и еще больше усилилась в рамках Форума гражданского общества Восточного партнерства. Рамки партнерства и донорская поддержка помогли наладить прямые отношения между организациями гражданского общества Грузии и заинтересованными сторонами ЕС. Эти НПО продвигают прозападный дискурс, следят за усилиями грузинских властей по приведению их политики в соответствие со стандартами ЕС и оказывают давление на свое правительство, когда оно не выполняет их полностью.
Ожидание возвращения в Европу
«Грузия, добро пожаловать домой», — заявил один из официальных лиц ЕС, когда Грузия вступила в Совет Европы в 1999 году. Какими бы мелодичными ни казались эти часто цитируемые слова для ушей грузин, долгий путь их страны к европейской интеграции все еще не отвечает известной идее Вацлава Гавела о «возвращении в Европу». Несмотря на некоторые признаки прогресса, стремление грузинской элиты быть и выглядеть европейцами вызвано не столько чувством принадлежности к Западу, сколько постоянной исторической необходимостью найти лояльного внешнего защитника и обеспечить другие предполагаемые выгоды ( см. рисунок 3).
Взгляды грузин на преимущества европейской интеграции
Скажите, насколько вы согласны или не согласны со следующими утверждениями о потенциальных результатах дальнейшей интеграции Грузии в Европейский Союз.
В целом похоже, что общая поддержка в Грузии европейской интеграции проистекает больше из ожиданий экономического процветания, чем из поддержки европейских ценностей. Западные устремления — это в основном стратегический проект политических элит Грузии, выгоды от которых время от времени, в отличие от эффекта «экономики просачивания вниз» [подразумевает меньшее регулирование и снижение налогов — что стало основой экономической политики Грузии с 2004 года — JAMnews], доходят до масс. Что характерно, в официальном документе Грузии, в котором излагается ее внешнеполитическая стратегия на 2019–2022 годы, упоминается стремление страны к членству в ЕС, хотя сам ЕС не взял на себя таких обязательств. Граждане Грузии явно считают, что дверь в ЕС для Грузии не закрыта, но и открыта не полностью. Тем не менее они сохраняют определенную долю европейского романтизма и оптимизма, несмотря на все внутриполитические проблемы, с которыми все еще сталкивается Грузия.
Внутренние противоречия здесь хорошо иллюстрируются широко известной информационной кампанией под руководством НПО, призванной информировать грузин о «преимуществах интеграции с европейскими и евроатлантическими организациями, а также с развитым миром». И поощрять их участие в «правильном понимании и продвижении западных ценностей» (курсив автора). Слоган находчивой кампании ловко превратил слова на грузинском гербе «Сила в единстве» в намекающий проевропейский лозунг с коннотациями защиты и безопасности: «Сила в Европе».
В рамках кампании были задействованы знаменитости и влиятельные грузины, чтобы закрепить это послание. Привязанный к кампании пост в Facebook в январе 2019 года с участием выдающегося дипломата Гелы Чарквиани гласит: «НАТО — это коллективный Джеймс Бонд, который защищает свободный Запад от империалистических намерений Востока». При этом остается неясным, насколько такие элитарные сообщения находят отклик у простых грузин. Грузинские НПО и их западные партнеры давно признали, что гражданское общество едва ли представляет значительную часть населения Грузии, и этот пробел еще предстоит восполнить, считают эксперты Корнели Какачия и Бидзина Лебанидзе.
В год столетней годовщины завоевания Россией своего первого независимого государства современные грузины все еще сетуют на ненадежный характер своего стремления к более тесным связям с Европой. Грузинская элита по-прежнему склонна рассматривать географическое положение и геополитические судьбы своей страны с тем же отчаянием, которое писатель Михаил Джавахишвили выразил в своем романе 1924 года «Квачи Кванчантирадзе» . Стоя в черноморском порту Батуми, главный герой книги грустно прощается с британскими линкорами, покинувшими порт в 1920 году, оставив независимую Грузию на произвол судьбы: «Европа ушла, и мы снова остались одни в Азии. Эти корабли отняли у нас последние клочки надежды и оставили нам независимость!».
Задача превращения романтических представлений о Европе в более конкретную реальность выпадет на долю следующего поколения грузин, рожденных в постсоветскую эпоху независимости. Если им удастся разработать эффективный политический проект, они смогут обозначить место Грузии в глобализированном мире после того, как их предшественники покинут постсоветское пространство. В противном случае, если нет желания или способности преодолевать периферийное сознание, идентичность их страны будет определяться более узко. Забегая вперед, можно сказать, что Грузия будет отмечена на геополитической карте как соединительный, но маргинальный коридор между Востоком и Западом. Другой вариант — это то, что его статус будет обозначен пространственной метафорой, как балкон Европы, живописный объект с видом на остальной мир, но не полностью внутри европейского дома.
