“Мой Карабах”. История первая: Гадрут, ослик, вода и драка

Это первая история из серии армянского журналиста и писателя Марка Григоряна “Мой Карабах”, которую он написал специально для JAMnews.

Вся серия «Мой Карабах» — тут

Е

сть у прекрасного музыканта Арто Тунчбояджяна песня под названием «Маленький солдат». И в этой песне есть двустишие, которое в вольном переводе с армянского значит: «Мы не можем владеть землей, эй, джан. Земля владеет нами, эй, джан!»

Так вот, я могу сказать о себе совершенно в логике этой песни: каждый раз, приезжая в Карабах, я ощущаю, что он владеет мной. Часто бывает, однако, что я ощущаю это даже и не приезжая туда.

И в серии эссе, которую я начинаю с рассказа о детских воспоминаниях, я попробую представить, описать, что значит для меня этот клочок суши.

Часть первая. Гадрут, ослик, вода и драка

У

тети Дышхо ослика не было.

И это было несправедливо, потому что соседские мальчики, мои сверстники, близнецы Арам и Мика могли ездить на ослике, когда хотят, а я – только когда разрешает их дедушка. А дедушка у них был сердитым и обычно ездил на ослике сам.

Все они – и тетя Дышхо, и близнецы, и их дедушка – жили в Гадруте, небольшом городке на юге Карабаха. А мне было шесть лет, когда мама взяла нас с совсем еще маленькой сестрой туда к родственникам на лето.

В Гадруте жила мамина родня – тетки, двоюродные и троюродные братья и сестры, сюда часто приезжали мои бабушка Роза и прабабушка Сирануш. Здесь было родовое гнездо, хранительницей которого была мамина тетка Дышхо – Дшхуи.

Мои первые воспоминания о Гадруте, как видите, связаны с женщинами. Это был женский мир, в котором всем управляла Дышхо. Когда она бралась за хозяйство – а делала она это каждое утро – мне надо было уходить из дому, потому что я загадочным образом все время попадался ей под руку. А иногда и под метлу.

В

моем гадрутском мальчишеском мире было одно важное дело: каждое утро ходить за водой к роднику. Родник был в небольшом ущелье метрах в двухстах от нашего дома. К нему вела тропинка, вихлявшая по склону холма. Сначала она легко катилась вниз, оставляя по правую руку деревянную изгородь, по которой вились гибкие стебли фасоли – лоби. Под изгородью, звонко журча, бежал ручеек.

Дальше тропинка шла по солнечной стороне склона, усеянного тонкими каменными пластинками. Казалось, эти пластинки отщеплялись от скального монолита, когда камень накалялся под палящими лучами дневного светила. Они были острыми и ранили пальцы, если их трогать. Но на этой части тропинки то и дело встречались большие мальчишеские сокровища – гильзы.

Автоматные гильзы ценились невысоко, потому что встречались часто. Реже можно было найти бумажные гильзы от охотничьих ружейных патронов. Такую гильзу в хорошем состоянии можно было выменять на пять автоматных. Я никогда не слышал и, разумеется, не видел, чтобы там стреляли, но новые гильзы появлялись регулярно.

Наконец, тропинка добиралась до ореховой рощи на дне ущелья. В середине рощи был родник, откуда мы и набирали воду. В стенку над металлической трубой, откуда выливалась вода, был вставлен камень с надписью: «На память от гадрутского колхоза «Красный пахарь». Построен силами колхоза 30 мая 1947 года». И рядом – серп, молот и звезда.

Идти к роднику всегда было интересней, чем обратно. Во-первых, дорога шла под гору. Во-вторых, туда я шел с пустым ведром. (www.top5.com) А обратно – с полным. Я не понимаю сейчас, как получалось, что в шестилетнем возрасте я по нескольку раз ежедневно носил домой полное ведро. А идти было около двухсот метров.

Н

о после отбытия водяной повинности можно было чувствовать себя свободным и пускать кораблики в ручейке возле изгороди. Мы с близнецами пытались делать кораблики из всего – щепочек, кусочков досок, сосновой коры (она была в большом дефиците, так как сосен рядом не было), но выше всего ценились кораблики из половинок грецкого ореха.

Орех надо было аккуратно расколоть – так, чтобы получилась хотя бы одна целая половинка. Ее нужно было выскоблить, а потом, аккуратно пробив дырочку, вставить в нее спичку. На спичку надевался бумажный лоскуток и… Попав в воду, эти кораблики очень быстро переворачивались. Но зато они были самыми красивыми.

А если взять спичечный коробок, на две трети вытащить внутреннюю часть, а потом хитрым образом загнуть внешнюю, то получался маленький грузовичок. Правда, у него не было колес, но эта деталь с легкостью восполнялась с помощью богатого детского воображения.

И

каждый вечер, когда спускалась тьма, на небо запускались десятки осветительных ракет – красных, зеленых, синих… Трассирующие пули быстро взлетали вверх, как загадочные насекомые. Мама говорила, что этот ежевечерний салют запускали пограничники, чтобы ловить шпионов и диверсантов. Я получал огромное удовольствие от салюта – в Ереване фейерверки бывали только на девятое мая и седьмое ноября. А здесь, в Карабахе, каждый вечер.

Не надо спрашивать меня, что я видел. Не надо приводить доводы о том, что граница от Гадрута далеко, что такого не могло быть… Наверно, не могло. Но я твердо стою на своем: каждый вечер я наблюдал эти красивые фейерверки. К концу нашего пребывания в Гадруте они мне даже успели надоесть.

Мои гадрутские впечатления, конечно, наивны. Ну, какими еще могут быть воспоминания шестилетнего мальчика? Но от той поездки осталось у меня еще одно воспоминание. Совершенно недетское.

М

ы с мамой были в гостях у семьи братьев-близнецов, как вдруг на улице началось какое-то движение, в доме засуетились женщины и категорически запретили нам, мальчикам, выходить из дому. С улицы послышались крики, ругань, сливавшиеся в сплошной гул голосов… Мы с братьями тихонько выглянули из-за каменной изгороди. И то, что я увидел, запомнилось мне на всю жизнь.

Это была драка. Страшная, остервенелая драка между армянами и азербайджанцами. Я успел увидеть очень небольшой эпизод и помню до сих пор, как голый по пояс молодой парень в страшном гневе поднял огромный камень и занес его над головой другого мужчины. Я от ужаса закрыл глаза и сполз в сад. Не знаю, что случилось дальше. И не знаю, кто из этих людей был армянином, а кто азербайджанцем. Да и разве это важно?

И вообще, откуда я знаю, что дрались армяне и азербайджанцы? Наверно, об этом говорили между собой взрослые, и мне запомнились их слова. Но после этого прошло уже более полувека, а я помню свои детские ощущения и детское непонимание: почему вдруг с таким остервенением били друг друга армяне и азербайджанцы в Гадруте летом 1964 года.